Неточные совпадения
Селифан, не видя ни зги, направил лошадей так прямо на деревню, что остановился только тогда, когда бричка ударилася
оглоблями в забор и когда решительно уже некуда было ехать.
Даже начальство изъяснилось, что это был черт, а не человек: он отыскивал
в колесах, дышлах, [Дышло — толстая
оглобля, прикрепляемая к середине передней оси повозки при парной упряжке.] лошадиных ушах и невесть
в каких местах, куда бы никакому автору не пришло
в мысль забраться и куда позволяется забираться только одним таможенным чиновникам.
— А чтобы те леший! — вскрикивает
в ярости Миколка. Он бросает кнут, нагибается и вытаскивает со дна телеги длинную и толстую
оглоблю, берет ее за конец
в обе руки и с усилием размахивается над савраской.
— Эх, ешь те комары! Расступись! — неистово вскрикивает Миколка, бросает
оглоблю, снова нагибается
в телегу и вытаскивает железный лом. — Берегись! — кричит он и что есть силы огорошивает с размаху свою бедную лошаденку. Удар рухнул; кобыленка зашаталась, осела, хотела было дернуть, но лом снова со всего размаху ложится ей на спину, и она падает на землю, точно ей подсекли все четыре ноги разом.
А Миколка намахивается
в другой раз, и другой удар со всего размаху ложится на спину несчастной клячи. Она вся оседает всем задом, но вспрыгивает и дергает, дергает из всех последних сил
в разные стороны, чтобы вывезти; но со всех сторон принимают ее
в шесть кнутов, а
оглобля снова вздымается и падает
в третий раз, потом
в четвертый, мерно, с размаха. Миколка
в бешенстве, что не может с одного удара убить.
Картинок у него оказалось штук пять и все на один сюжет: Микула Селянинович, мужик-богатырь, сражается тележной
оглоблей со Змеем-Горынычем; змей — двуглав, одна голова
в короне, другая
в митре, на одной подпись — Петербург, на другой — Москва.
По указанию календаря наступит
в марте весна, побегут грязные ручьи с холмов, оттает земля и задымится теплым паром; скинет крестьянин полушубок, выйдет
в одной рубашке на воздух и, прикрыв глаза рукой, долго любуется солнцем, с удовольствием пожимая плечами; потом он потянет опрокинутую вверх дном телегу то за одну, то за другую
оглоблю или осмотрит и ударит ногой праздно лежащую под навесом соху, готовясь к обычным трудам.
Опять нотабене. Никогда и ничего такого особенного не значил наш монастырь
в его жизни, и никаких горьких слез не проливал он из-за него. Но он до того увлекся выделанными слезами своими, что на одно мгновение чуть было себе сам не поверил; даже заплакал было от умиления; но
в тот же миг почувствовал, что пора поворачивать
оглобли назад. Игумен на злобную ложь его наклонил голову и опять внушительно произнес...
— Ну, телега… телега! — повторил он и, взяв ее за
оглобли, чуть не опрокинул кверху дном… — Телега!.. А на чем же вы на ссечки поедете?..
В эти
оглобли нашу лошадь не впряжешь: наши лошади большие, а это что такое?
«Горелые
оглобли», — острили москвичи, но все-таки подавали. Когда у ворот какого-нибудь дома
в глухом переулке останавливались сани, ребятишки вбегали
в дом и докладывали...
Делалось это под видом сбора на «погорелые места». Погорельцы, настоящие и фальшивые, приходили и приезжали
в Москву семьями. Бабы с ребятишками ездили
в санях собирать подаяние деньгами и барахлом, предъявляя удостоверения с гербовой печатью о том, что предъявители сего едут по сбору пожертвований
в пользу сгоревшей деревни или села. Некоторые из них покупали особые сани, с обожженными концами
оглоблей, уверяя, что они только сани и успели вырвать из огня.
— Вот то-то и есть. Какой же ты адвокат? Тебе
оглоблю надо дать
в руки, а не закон.
— Бисмарк сказал, что умрет
в своих
оглоблях, как водовозная кляча, — объяснял ему Стабровский. — А нам и бог велел.
И ну-ну-ну, ну-ну-ну: по всем по трем, вплоть до Питера, к Корзинкину прямо на двор. — Добро пожаловать. Куды какой его высокопревосходительство затейник, из-за тысячи верст шлет за какою дрянью. Только барин доброй. Рад ему служить. Вот устерсы теперь лишь с биржи. Скажи, не меньше ста пятидесяти бочка, уступить нельзя, самим пришли дороги. Да мы с его милостию сочтемся. — Бочку взвалили
в кибитку; поворотя
оглобли, курьер уже опять скачет; успел лишь зайти
в кабак и выпить два крючка сивухи.
—
В семь часов; зашел ко мне мимоходом: я дежурю! Сказал, что идет доночевывать к Вилкину, — пьяница такой есть один, Вилкин. Ну, иду! А вот и Лукьян Тимофеич… Князь хочет спать, Лукьян Тимофеич;
оглобли назад!
— Верно говорю… И потеха только, што теперь у Горбатых
в дому творится!.. Сам-то Тит выворотился «ни с чем пирог»… Дом сыновьям запродал, всякое обзаведенье тоже, а теперь
оглобли и повернул. Больно не хвалят орду…
Инок Кирилл, не торопясь, вылез из саней, привернул лошадь вожжой к
оглобле и полез
в избушку.
С вечера приготовленные
в дорогу телеги были выкачены на улицу, а из поднятых кверху
оглобель вырос целый лес.
Евгений Михайлович не очень торговался, радуясь мысли, что он спустит купон. Кое-как, сам подтягивая зa
оглобли, Иван Миронов ввез дрова во двор и сам разгрузил их
в сарай. Дворника не было. Иван Миронов сначала замялся брать купон, по Евгений Михайлович так убедил его и казался таким важным барином, что он согласился взять.
На другой стороне площади, точно так же не без крику и ругательств, одни продавали, а другие покупали дровни,
оглобли, дуги, станки для хомутов; а посередине ее, обыкновенно по торговым дням, приводились
в исполнение уголовные решения.
Мужички действительно загуляли, но так как
в каждом деревенском углу объявился свой"тутошный"Разноцветов, который за водку брал и
оглоблю, и подкову, и старые сапожные голенищи, то понятно, что процвели сельские самозванцы — Разноцветовы, а коренной оплошал.
Вскоре
в самом деле явилась
в руках Митьки тяжелая
оглобля, которую опричники вывернули насмех из стоявшего на базаре воза.
— Постой! — сказал Иоанн, узнавая вдруг Митьку, — ты, никак, тот самый, что
в Слободе за Морозова бился и Хомяка
оглоблей убил?
Митька между тем засучил рукава, плюнув
в обе руки и сжавши ими
оглоблю, потряхивал ею, глядя на Хомяка. Застенчивость его исчезла.
Пока Павлюкан
в одном белье и жилете отпрягал и проваживал потных коней и устанавливал их к корму у растянутого на
оглоблях хрептюга, протопоп походил немножко по лесу, а потом, взяв из повозки коверчик, снес его
в зеленую лощинку, из которой бурливым ключом бил гремучий ручей, умылся тут свежею водой и здесь же лег отдохнуть на этом коверчике.
Переночевали у земляка, на утро он сдал лозищан молодому шведу, тот свел их на пристань, купил билеты, посадил на пароход, и
в полдень поплыли наши Лозинские — Дыма и Дышло — догонять Лозинскую
Оглоблю…
Немало дивились письму, читали его и перечитывали
в волости и писарь, и учитель, и священник, и много людей позначительнее, кому было любопытно, а, наконец, все-таки вызвали Лозинскую и отдали ей письмо
в разорванном конверте, на котором совершенно ясно было написано ее имя: Катерине Лозинской, жене Лозинского Иосифа
Оглобли,
в Лозищах.
«Образ багренья таков:
в назначенный день и час являются на Урал атаман багренья (всякий раз назначаемый канцеляриею из штаб-офицеров) и все имеющие право багрить казаки, всякий
в маленьких одиночных санках
в одну лошадь, с пешнею, лопатою и несколькими баграми, коих железные острия лежат на гужах хомута, у
оглобли, а деревянные составные шесты, длиною
в 3, 4, иногда
в 12 сажен, тащатся по снегу.
Ответа не последовало. Но вот наконец ветер
в последний раз рванул рогожу и убежал куда-то. Послышался ровный, спокойный шум. Большая холодная капля упала на колено Егорушки, другая поползла по руке. Он заметил, что колени его не прикрыты, и хотел было поправить рогожу, но
в это время что-то посыпалось и застучало по дороге, потом по
оглоблям, по тюку. Это был дождь. Он и рогожа как будто поняли друг друга, заговорили о чем-то быстро, весело и препротивно, как две сороки.
— Я и сказал: недоросль. Стоит ли говорить о невежде и дикаре, который сам хочет быть дикарем и невеждой? Ты видишь: он рассуждает так же, как медведь
в басне
оглобли гнул…
И кто с этой стороны, опоздавший и ослепленный пламенем, встречал скачущих мужиков, тот
в страхе прыгал
в канаву; смоляно-черные телеги и кони
в непонятном смешении
оглобель, голов, приподнятых рук, чего-то машущего и крутящегося, как с горы валились
в грохот и рев.
Для суда над попом Мироном, дьячком Арефой и писчиком Терешкой собрались
в Усторожье все: и воевода Полуект Степаныч, и игумен Моисей, и Гарусов, и маэор Мамеев. Долго допрашивали виновных, а Терешку даже пытали. Связали руки и ноги, продели
оглоблю и поджаривали над огнем, как палят свиней к празднику. Писчик Терешка не вынес этой пытки и «волею божиею помре», как сказано было
в протоколе допроса. Попа Мирона и дьячка Арефу присудили к пострижению
в монастырь.
Он хотел обнять ее, но она увернулась и наш проворный рыцарь с пьяну наткнулся на
оглоблю телеги… спотыкнулся, упал, проворчал несколько ругательств, и заснул он или нет, не знаю, по крайней мере не поднялся на ноги и остался
в сладком самозабвении.
Иногда он являлся
в контору, долго сидел там и, мешая Якову, жаловался, что вот он отдал все свои силы фабрике, детям, всю жизнь прожил запряжённый
в каменные
оглобли дела,
в дыму забот, не испытав никаких радостей.
— Женился? — повторил Прокофий и на этот раз усмехнулся во весь рот. — Его и
в дом-то не пускают. Не надо, мол; поверни, мол,
оглобли назад. Сказанное дело: Слёткин всем заправляет.
— Чего мне врать: на свои глаза свидетелей не надо. При мне доктур вынял толстый-претолстый бумажник и отдал Фатевне четыре четвертных бумажки. После пришел доктуров кучер, увел лошадь, а доктурова жена захотела попробовать лошадку… Сели оба доктура
в дрожки, проехали улицу, а лошадь как увидит овечку, да как бросится
в сторону, через канаву — и понесла, и понесла.
Оглобли изломала, дрожки изломала, а доктура лежат
в канаве и кричат караул.
Теперь чувство темпа достигает самой высшей напряженности и держится на каком-то тонком волоске, вот-вот готовом порваться. Та-та-та-та! — ровно отпечатывают по земле ноги Изумруда. Трра-трра-трра! — слышится впереди галоп белого жеребца, увлекающего за собой Изумруда.
В такт бегу колеблются гибкие
оглобли, и
в такт галопу подымается и спускается на седле мальчик, почти лежащий на шее у лошади.
Глядя на него
в обыкновенное время, нельзя даже подумать, чтоб он мог служить целью какой бы то ни было поездки; он являлся скорее на пути как средство ехать далее; куда ни глянешь: колеса, деготь,
оглобли, кузницы, баранки — и только; так разве перехватить кой-чего на скорую руку, подмазать колеса сесть, и снова
в дорогу.
Нас непременно ждали, и с тех пор, как вечером разыгрываться метель, все были
в большой тревоге — не сбились ли мы с дороги или не случилось ли с нами какое-нибудь другое несчастье: могла сломаться
в ухабе
оглобля, — могли напасть волки…
— Едва он успел поднять глаза, уж одна
оглобля была против его груди, и пар, вылетавший клубами из ноздрей бегуна, обдал ему лицо; машинально он ухватился руками за
оглоблю и
в тот же миг сильным порывом лошади был отброшен несколько шагов
в сторону на тротуар… раздалось кругом: «задавил, задавил», извозчики погнались за нарушителем порядка, — но белый султан только мелькнул у них перед глазами и был таков.
Тут же у взвязанных к
оглоблям пихтерей с сеном и хрептугов стояли кони, большею частию тощие, все
в хомутах и иные, у бережливых людей, под рогожными «крышками».
— Что же, действуй; я
в Борисоглебской гостинице все приготовил. Сквозь все комнаты открыты будут. Приезжих никого нет-кричите сколько хотите, обижаться будет некому. Отличная гостиница: туда только одни приказные из палат ходят с челобитчиками, пока присутствие; а вечером совершенно никого нет, и даже перед окнами, как лес, стоят
оглобли да лубки на Полешской площади.
— Ну да ведь какое? Вы вот оба
в своем виде, а там на реке одного человека под лед спустили; два купца на Полешской площади все
оглобли, слеги и лубки поваляли; один человек без памяти под корытом найден, да с двоих часы сняли. Я один и остаюсь при дежурстве, а все прочие бегают, подлетов ищут…
— Ну, прекрасно, если за побои не сердитесь — это ваше дело; а как же вы смели сделать беспорядок
в городе? Зачем вы на Полешской площади все корыты, и лубья, и
оглобли поваляли?
За неимением места
в самой деревне, выросли отдельные таборы
в окрестностях, что делалось очень просто: поставят несколько телег рядом, подымут
оглобли, накроют их попонами — вот и жилье.
По колени
в снегу, он уже припрягал тощую клячу к
оглоблям розвальней, на которых лежал длинный, живьем сколоченный гроб Акулины.
Из окна виден был двор полицейского правления, убранный истоптанною желтою травою, среди двора стояли, подняв
оглобли к небу, пожарные телеги с бочками и баграми.
В открытых дверях конюшен покачивали головами лошади. Одна из них, серая и костлявая, все время вздергивала губу вверх, точно усмехалась усталой усмешкой. Над глазами у нее были глубокие ямы, на левой передней ноге — черный бинт, было
в ней что-то вдовье и лицемерное.
Перед собой он видел прямые линии
оглобель, беспрестанно обманывавшие его и казавшиеся ему накатанной дорогой, колеблющийся зад лошади с заворачиваемым
в одну сторону подвязанным узлом хвостом и дальше, впереди, высокую дугу и качавшуюся голову и шею лошади с развевающейся гривой.
Сначала
в воображении его носились впечатления метели,
оглобель и лошади под дугой, трясущихся перед глазами, и вспоминалось о Никите, лежащем под ним; потом стали примешиваться воспоминания о празднике, жене, становом, свечном ящике и опять о Никите, лежащем под этим ящиком; потом стали представляться мужики, продающие и покупающие, и белые стены, и дома, крытые железом, под которыми лежал Никита; потом всё это смешалось, одно вошло
в другое, и, как цвета радуги, соединяющиеся
в один белый свет, все разные впечатления сошлись
в одно ничто, и он заснул.
— Вылезай! — закричал Никита на Василия Андреича, продолжавшего сидеть
в санях, и, подхватив под одну
оглоблю, стал надвигать сани на лошадь. — Трудненько, брат, — обратился он к Мухортому, — да что же делать, понатужься! Но, но, немного! — крикнул он.